Глава I.
Часть II.
"Архитектура как пощечина бетоно-железу."¹

          Искусство двинуло свои авангарды из тоннелей прошедших времен.
          Тело искусства безустанно перевоплощается и укрепляет основу скелета в упорные крепкие связи, согласуясь с временем.
          Вулканы новых зародышей творческих сил сметают все, распыляют скорлупу и воздвигают новую.
          Каждый век бежит скорее прошлого и принимает на себя большие грузы, кует себе дороги из железобетонных тел.
          Наш век бежит в четыре стороны сразу, как сердце, расширяясь, раздвигает стенки тела, так век XX раздвигает пространства, углубляясь во все стороны.
          Первобытное время устремлялось по одной линии, потом по двум, дальше — по трем, теперь — по четвертой в пространство, вырываясь с земли.
          Футуризм нарисовал новые пейзажи современной быстрой смены вещей, он выразил на холстах всю динамику железобетонной жизни.
          Таким образом, искусство живописи двинулось вперед за современной техникой машин.
          Литература оставила чиновничью службу у слова, приблизилась к букве и исчезла в ее существе.
          Музыка от будуарной мелодии, нежных сиреней пришла к чистому звуку, как таковому. Все искусство освободило лицо свое от постороннего элемента, только искусство архитектуры еще носит на лице прыщи современности, на нем без конца нарастают бородавки прошлого.
          Самые лучшие постройки обязательно подопрутся греческими колонками, как костылями калека.
          Обязательно веночком акантиковых листиков увенчается постройка.
          Небоскреб с лифтами, электрическими лампочками, телефонами и т.д. украсится Венерой, амуром, разными атрибутами греческих времен.
          С другой стороны, не дает покоя и русский умерший стиль.
          Нет-нет, да вдруг и выплывет; некоторые оригиналы даже думают его воскресить и оригинальностью занавозить поля нашего быстрого века.
          И вот воскресший Лазарь ходит по бетону, асфальту, задирает голову на провода, удивляется автомобилям, просится опять в гроб.
          Трамваи, автомобили, аэропланы тоже с удивлением посматривают на беспомощного жильца и с жалости подают ему три копейки.
          Смешной и ничтожный воскресший Лазарь в своей мантии — среди бешеной скорости наших электромашин.
          Его плечи жалки, сваленное на него время раздавит его в лепешку.
          Господа-оригиналы, уберите поскорей умерших старцев с дороги быстрин молодого духа.
          Не мешайте бегу, не мешайте новому телу расправить живые мускулы.
          Убедитесь, что, сколько ни воскрешали труп, труп трупом и остался.
          И только больное, наивное воображение архитектора-оригинала полагает, что труп, подмазанный бетоном и подкованный железом, может поддержать его сгнивший скелет.
          Абсолютная бездарность и скудость творческих сил заставляют бродить по кладбищам и выбирать гнилье.
          Такие постройки, какими обогатилась Москва — Казанский вокзал и дом казенной палаты по Афанасьевскому переулку², — доказывают бездарность строителя наглядно.
          Наше время огромно-сильно трепещет в нервном беге, ни минуты не имея покоя; его разбег стремителен, молниеносен; каждая секунда, <слово нрзб.> винтик, вызывает негодование. Скорость — это наш век.
          И вот эту скорость хотят одеть в платье мамонта и приспособить Киево-Печерские катакомбы для футбольного бега.
          Затея смешна. Наш двадцатый век нельзя заковать в кафтан Алексея Михайловича или надеть шапку Мономаха, также нельзя подпирать его изящно-неуклюжими колонками греков. Все это разлетится в прах под напором нашего темперамента.
          Я живу в огромном городе Москве, жду ее перевоплощения, всегда радуюсь, когда убирают какой-нибудь особнячок, живший при Алексеевских временах³.
          Жду с нетерпением, что новый рожденный дом будет современных матери и отца, живой и сильный.
          На самом же деле происходит все иначе — не так сложно, но оригинально: покойника убирают, закапывают, а рядом, умершего при Рогнеде, выкапывают и ставят на его место, предварительно подмазав по рецептам железобетоники, в прогнившие места вводятся двутавровые балки.
          Когда умер во времени почтенный Казанский вокзал (а умер потому, что платье его не могло вместить современный бег), думал я, что на его месте выстроят стройное, могучее тело, могущее принять напор быстрого натиска современности.
          Завидовал строителю, который сможет проявить свою силу и выразить того великана, которого должна родить мощь.
          Но и здесь оказался оригинал. Воспользовавшись железными дорогами, он отправился в похоронное бюро археологии, съездил в Новгород и Ярославль, по указанному в книге умерших адресу.
          Выкопал покойничка, притащил и поставил на радость Москве.
          Захотел быть националистом, а оказался простой бездарностью.
          Представляли ли себе хозяева Казанской дороги наш век железобетона? Видели ли они красавцев с железной мускулатурой — двенадцатиколесные паровозы?
          Слышали ли они их живой рев? Покой равномерного вздоха? Стон выбеге? Видели ли они живые огни семафоров? Видят ли верчу — бег едущих?
          Очевидно, нет. Видели перед собою кладбище национального искусства, и всю дорогу и ее разветвления представляли кладбищенскими воротами — так оно получилось при постройке, хотящей быть шедевром современности.
          Задавал ли себе строитель вопрос, что такое вокзал? Очевидно, нет. Подумал ли он, что вокзал есть дверь, тоннель, нервный пульс трепета, дыхание города, живая вена, трепещущее сердце?
          Туда, как метеоры, вбегают железные 12-колесные экспрессы; задыхаясь, одни вбегают в гортань железобетонного горла, другие выбегают из пасти города, унося с собою множества людей, которые, как вибрионы, мечутся в организме вокзала и вагонов.
          Свистки, лязг, стон паровозов, тяжелое, гордое дыхание, как вулкан, бросают вздохи паровозов; пар среди упругих крыши стропил рассекает свою легкость; рельсы, семафоры, звонки, сигналы, груды чемоданов, носильщики — все это связано движением быстрого времени, возмутительно медлительные часы тянут свои стрелки, нервируя нас.
          Вокзал — кипучий "вулкан жизни, там нет места покою.
          И этот кипучий ключ быстрин покрывают крышей старого монастыря.
          Железо, бетон, цемент оскорблены, как девушка — любовью старца.
          Паровозы будут краснеть от стыда, видя перед собою богадельню. Чего же ждут бетонные стены, обтянувшие дряхлое тело покойника? Ждут новой насмешки со стороны живописцев, ждут лампадной росписи.

          ¹Статья впервые была опубликована в газете «Анархия» №37 от 6 апреля 1918 года.
          Название статьи преднамеренно отсылает к эпатажному заголовку сборника «Пощечина общественному вкусу», выпущенного российскими футуристами в 1912 году.
          В газете «Искусство комунны» (1918. № 1, 7 декабря) был напечатан вариант этой статьи с новой концовкой и незначительными купюрами.
          ²Малевич пишет об эклектической архитектуре Казанского вокзала, построенного архитектором А. В. Щусевым в 1913—1926 годах и соединившего формы итальянского дворца с псевдорусским декором.
          ³Не ясно, о каком здании идет речь; возможно, Малевич имел ввиду здание Ссудной казны в Настасьинском переулке (1914—1916, архитектор В.А.Покровский), возведенное в стиле, близком к стилю Казанского вокзала.

Супрематическая живопись: летящий аэроплан.

Конница красная (Ок. 1932 г.)

Картина Малевича Геометризованная человеческая фигура. Верхняя обложка. Трое.