Часть I

1 - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 - 13 - 14 - 15 - 16 - 17 - 18 - 19 - 20 - 21 - 22 - 23 - 24 - 25 - 26 - 27 - 28 - 29 - 30 - 31 - 32 - 33 - 34 - 35 - 36 - 37 - 38 - 39 - 40 - 41 - 42 - 43 - 44 - 45 - 46

Каждая политическая, как и <всякая> другая система, обещает народу известные блага, и каждая из них стремится их установить навсегда как незыблемый монумент. Без блага народ не двинется с места, поэтому предмет как благо всегда на скрижалях вождей.

Но во всякой системе Государства существует техника. Это то, что не имеет границ в Государственных системах, ее изобретение вне Государств, оно свободно. Если бы перекинулось все общежитие в изобретение, оно освободилось бы от всяких границ, вождем которых является наука, и само Государство как политическая система потеряло бы свой смысл.

Техник, инженер, изобретатель может служить примером <для> изо-бретател<ей> Государственных систем своим вечным видоизменением и отрицанием прошлой системы. Подлинность Государства в развитии, но не ограничивании; политическое <же> Государство ограничивающее, научное вне границ.

Политическое Государство преступно (научное вне его), за преступления оно ответственно, ибо оно закон, — но закон не есть тот закон, который запрещает, а тот закон будет законом, который обеспечивает человека от преступления. Государство подобно машине инженера: если закон инженера не предусмотрел действия всех единиц в системе своей, долженствующей выразиться в машину, и оттого какая-либо из единиц вышла или преступила закон назначенного <ей> индивидуального действия, то вся вина падает не на единицу, вышедшую из системы, а на инженера, не предусмотревшего закон или путь ее.

Если в Государстве человек преступил закон, то, очевидно, Государство не предусмотрело всех последствий от установления закона, а оно ответственно перед обществом.

Надо заметить, что всякий издаваемый закон Государство издает произвольно, не обдумав в нем изменения хода всех Государственных единиц, и потому нетрудно убедиться в том, что каждое изменение закона сейчас же садит на скамью преступников вчера легальных и честных граждан.

Закон творит преступников, которых не было до его опубликования, — в этом нельзя усматривать простого неподчинения закону, это не оправдание закона, а его же преступление. И в данном случае закон попадает в смешное положение, уподобляется тому инженеру, наказывающему всю машину в том, что она не движется. Заменив колесо одного закона другим, каждое изменение закона вносит сразу дезорганизацию. И потому закон должен быть так введен, чтобы не ввести преступления всех остальных действующих единиц. А чтобы избегнуть их преступления, необходимо их раньшее законное действие ввести в новый закон через изменение их самих; поскольку же изменить их нельзя, нельзя обвинять в преступлении.

От закона зависит преступность и не преступность. Сущность же всякого закона — в ограждении человека от преступления; если же он не сможет оградить — будет несовершенным, а судить может только совершенный закон. Если же закон совершенный, то в той стране или системе не будет преступления и суда, всё предусмотрено. Если приведен преступник к закону, то прежде всего преступнику нужно судить закон, <и лишь> после <нужно судить> преступника. Если в здании фундамент треснул, то не виновны кирпичи, как только тот, кто строил здание и <не учел> закон распределения веса.

Каждая, таким образом, единица совершенно не знает того, что завтрашний закон введет ее в преступление, что он нарушит ее жизнь, что она должна <будет ее> защищать. Потому в несовершенной стране существует закон, тюрьмы и виселицы, судьи. Законная жизнь сегодняшнего — завтра преступна.

Перед лицом Государства народная масса составляет тот же материал, что перед инженером-изобретателем железо, дерево, камень, — это вес, долженствующий распределиться в новом безвесии изобретенных систем. Сам по себе народ как органическая жизнь Мировой подлинности находится вне веса, существует в беспредметном, вне всего практического и целесообразного. Но благодаря тому, что выявилась мысль уничтожения труда, возникшего от потребности пожрания, возникла и техника как преодоление труда, как весопередвижение.

Государство и изобретатель, видя в живущих организмах малокультурность, желают их совершенствовать. Конечно, для того, чтобы совершенствовать, необходимо убить; таким образом, Государство убивает народ, — лишив его своей жизни, вводит в новую идею. Также изобретатель, убив дерево, выстраивает его в новую предметную форму. Отсюда и возникают все законы и преступления.

Каждый материал и народ сопротивляется культуре. Видя сопротивление, культура творит разрушение, насилие, убивает и делает орудия из тех же материалов для разрушения остального. Так, железо, выведенное из своей подлинности, уничтожает дерево; единица народная, выведенная в культуру, разрушает народ. Все беспредметное становится предметным¹, подлинность становится условностью, из условного вытекает закон. Закон там, где предметная мысль о благе, где практическое совершенство — цель. Всякое разрушение разрушает во имя предметного условного блага, базирующегося на весьма подозрительных законах как надеждах на будущее, что через законы человек сможет достигнуть жизни как блага.

Жизнь человеческая построена на движении условных предметов, но не на подлинности беспредметной. Каждый предмет, обеспечивающий благо, уводит в глубь труда, в котором делаются усилия достигнуть подлинное благо, но в результате достигается условность. Условность стала подлинностью и составляет жизнь, и если бы человек не создал условности, — не существовало бы жизни, жизнь для него вне предмета не существует. Думая так, живет условностью, не действительностью, а всякая условность — простая видимость, в ней нет предмета. Она в свою очередь говорит, что предмета не существует нигде, ни в условном, <н>и в не условном; существует беспредметность, условие еще не действительность.

Таким образом, происходит странное положение закон<ов> общежития, их взаимных интересов. Заключающие между собой всевозможные условия и обязательства предметных взаимоотношений, <они> заведомо зна<ют>, что по любому условию никогда нельзя выполнить подлинного, что написанное условие на бумаге бумагой и возвращается. Если же что-либо из условия распыляется, <то> выходит за его границу, подвергается суду — действию, выделенному из закона; действие суда будет заключаться в собирании ушедших единиц из условного места. Следовательно, суд и закон — стража, оберегающая границы предметных условностей. Не будет закона — не будет условия, не <будет> предмета.

Совершение акта выдворения совершается через раз-суд произошедшего, от исследования причин ухода единиц из одной условности в другую. Разсуд может иметь двоякую роль, разрушения и собирания, и что бы суд ни разсудил, существуют законы, возбраняющие распылять.

Суд и раз-суд существуют только в предметном. Природа не имеет суда и закона, потому она безгранична, подлинна в своем "ничто" как беспредметность. Все операции в жизни простые условности, в которых существует то же "ничто", ибо всякая условность только представляемая подлинность — кредитка представляется золотой ценностью и т.д.

С научной же точки зрения все условия должны быть фальшивыми, подложными, ибо по условию архитектор должен построить дом деревянный, <а он > не может быть подлинным — в действительности дерева (как елового, соснового, дубового) как таково<го> — не существует.

Все условия окажутся теми же подлинностями животного порядка. Живописец воспроизвод<ит> пейзаж, в котором существуют деровья, дома, реки, — в картинной подлинности <они> не существуют. В другом случае существует другая условность перенесения предметов из одного места в другое, подлинность которых будет заключаться в том, что ни одного предмета в широком смысле слова невозможно перенести. Так же это доказывает живописец в своем опыте живописной картинной плоскости, где ничего не может перемещаться.

¹К этому слову проведена линия со стрелкой и на полях указано: "Вставка. Конец". Дальнейший текст до конца листа взят в квадратные скобки, обведен линией и на полях синими чернилами написано: «не входит в статью". Затем в рукописи идет "Вставка к стр.70" на восьми листах; этой "вставкой" и завершается первая часть всего труда.
Ниже публикуется текст, выпущенный Малевичем.
"Возможно, что животное выстроило себя в технический предметный аппарат; все в нем предусмотрено, и оно в себе имеет все совершенства, которые размножились в новом его этапе в лице человека предметника. Все орудия перерабатывания продуктов заключаются в нем, оно и дом, и мельница, и отопление, и химическая лаборатория, и фабрики, и завод. Это первый этап. Дальше оно рассыпается, профессионализируя каждую область в отдельную культуру, как бы устало от ношения в себе всех предметов технических совершенств, выбросило их наружу, использовало для переработки продуктов стихию. Оно себя разобрало и рассыпало в природе, поглощая все нужное в отдельные заводы и фабрики, оно разрослось, не может вмещать в себе всего. Отсюда человек представляет собой новую стадию развития животного плана технического предметного. Животное отсюда распылилось, распалось, а так как все техническое совершенство проходит через человека как высший план животного совершенства, то человек как некая целостность не существует в себе <иначе,> как только распыленно. Отсюда, если возможно изобразить животное как целое, то, изображая человека, никогда не изобразим целого, ибо он как технический аппарат распылен. Движение же его технического совершенства идет к единоформию. В сущности технического положения должна быть задача изобретения нового тела, вместившего в себя человека раз навсегда. Необходимо поглотить все профессионализированные функции в единый аппарат. Так мне представляется, что весь харчевой мир животного плана и был построен распыленно профессионально, каждое животное и растение вырабатывало в себе необходимые продукты для другого. Тоже и в высшем человеческом строе остается тот же план, что в будущем должно соединиться в целом.
Целое это есть предмет, вмещающий в себе все функции. Так, например, гидроплан может в себе вмещать три функции — действие на суше, воде и воздухе. Развивая функции дальше, возможно достигнуть множества действия, и человеку уже не придется выходить и разрешать того, чего не может выполнить аппарат, заключивший в себе человека. Достижение<м> таково<го> нового организма, в котором будет жить человек, будет достигнуто завершение нового зверя предметно-харчевого".

Овал, четырехугольник, квадрат, кривая.

Первая ткань супрематической орнаментовки.

Супрематическая группа с использованием треугольника.