Часть I

1 - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 - 13 - 14 - 15 - 16 - 17 - 18 - 19 - 20 - 21 - 22 - 23 - 24 - 25 - 26 - 27 - 28 - 29 - 30 - 31 - 32 - 33 - 34 - 35 - 36 - 37 - 38 - 39 - 40 - 41 - 42 - 43 - 44 - 45 - 46

Человек с пилой
Около 1930 г.

Возможно, что живописная поверхность построенного мира заключает а себе подлинность мировую в своей недвижимости или перемещении вещей из одного места в другое. Самих же вещей не существует как места — если же существуют, то не переносятся из одной плоскости в другую; если же что-либо перемещается, то только представления, но не подлинность. В картинной поверхности, на которой изображены люди, <они> движутся только через наше воображение, подлинность же их в неподвижности.

Таким образом, бытие изображенного мира одно, а представление о нем другое; если существует движение, то оно существует в представлении. Следовательно, и осознание подлинного может быть ложно.

Нужно прежде всего установить, в чем существует бытие как подлинность, в представлении или вне представляемого; движение предметов в действительной жизни; как определяем нашу жизнь. Возможно, <наша жизнь> представляет собой ту же картинную плоскость, в которой предметы передвигаются только в нашем представлении, — мы их сопровождаем в предполагаемое нами место, определить же подлинное место <я> никогда не могу, даже станция прибывания поездов не может служить доказательством подлинно<сти> места, тоже и <станция> назначения, — как <и> целесообразность поезда, <предназначенного для> обслуживания человека <в> перемещ<ении> его между центрами, окажется в <своей> сущности другой.

Трудно было представить то, что повозка движется к паровозу, а паровоз к пропеллеру, а в общем целесообразное движение человека между двумя центрами Земли в действительности имеет подлинность и цель в отрыве от Земли в пространство. Отсюда сущность паровоза лопала в недомысел и превратилась в предмет целелолезных экономических практических представлений — домысел же был в аэроплане, удаляющем нас от всех благ Земли в пустое заоблачное пространство. Последнее — тоже представляемое перемещение.

Таким образом, человек никогда не знает подлинного бытия, ни смысла, ни цели. Возможно отсюда и то, что бытие как подлинность, направляющая сознание, не существует, всё же представление не есть подлинное, не может быть бытием.

Возможно еще одно суждение. Человек строит предмет и полагает, что все взятые силы для новой конструкции, вырази<вшиеся> в предмете, составляют новый вид сил. В этом случае тоже будет ошибка — силу нельзя конструировать как материал, она всегда будет находиться в своей подлинности вне видовой, вид же будет иметь только мое представление идеи. Если же силы находятся в своем месте, то передвижение предмета тоже немыслимо, возможно получить вращение на месте, но не в пространстве как времени протяжения. При движении сил в паровозе все силы остаются на своих местах, хотя передвигают предмет; передвигая предмет, передвигают себя, — таким образом доказуется передвижение. Но если передвигаемый предмет сопоставить с Землей как движущимся шаром, то все движущиеся единицы на ее поверхности никуда не передвигаются; тоже <и> Земля по отношению <к> мировой системе и т.д.

Живописный олыт доказует, что всё, возникающее в представлении, не существует в поверхности живописного доказательства, что в нем нет ни линии, ни формы объема, <ни> времени, <ни> пространства и даже силовых перемещений, но существует действие вне всех предметных реальностей.

Таковое действие я называю возбуждением, {то есть} состояние, в котором нет измерения и протяженности. Сам же предмет может возникнуть тогда, когда будет обнаружена единица такая, которая при попытке ее разделить не разделится; но таковая единица не может быть предметом исследования, так как она не разделима никаким исследованием, следовательно, не измеряема. Исследовать возможно то, что разделяется (как всякий воображаемый предмет, делящийся на воображения о {других} предметах), раз-суждается, раз-мышляется, раз-множается (рассуждения как элементы), но и в этом случае бесконечность разделяемой единицы не может быть исследуема, она вне абсолюта, что и выводит ее из предмета исследования.

Исследование, влекущее за собой познание вещи, возможно тогда, когда существует абсолют. Поэтому полагаю, что в религии очерчение Бога как абсолютного совершенства нельзя считать верным, [ибо] Бог <в этом случае> был бы познан в подлинности (абсолют как статичность Бога, которую возможно постигнуть, ибо <тогда> существует абсолютная граничность)¹.

С другой же стороны, Бог представляет собой вечность и бесконечность, в этом случае он не познаваем, он не абсолютен. Тоже не подлежит исследованию ни линия, ни другая форма в живописной холсте, где она существует только как видимость, но не подлинность, поэтому "Мир как восприятие" не суть действительность материальная.

Не иначе обстоит дело и в называемой подлинным <бытием> материальной жизни общежития. Однако все общежитие занято тем, что вечно всё исследует, "научно обосновывает" и утверждает либо в материальности, либо в духовности мировую суть. Таким образом, жизнь общежития сложена из того, что не может быть ни разделено, ни сложено, ни перемещено и исследуемо, а также не знаемо и познаваемо осязаемо сознательно. Это все касается простого суждения, действительность остается вне сознания.

Остается еще одно положение, претендующее на подлинность бытия, — "наглядность причины и действия". Не вникая ни в какие научные обоснования и исследования, размышления и предположения, — есть простыв действия, причины которых неизвестны, а вернее, их нет; <то есть> возможно чисто механическое беспредметное бытие, но и в этом случае возникновение наглядной "причины" как чистой подлинности не может быть ею — уже "причина" становится моим представлением и предположением, и в конце концов "причинность" и станет тайной. Но эта тайна становится <тайной> тогда, когда моя мысль хочет постигнуть несуществующее непостижимое в ней бытие как подлинную причину, т.е. всякая причина есть бытие, видоизменяющее явления. Но ведь всякое явление — бытие, следов<ательно>, <оно> не может иметь многих причин, отсюда и "наглядность" причины отпадает, ровно ничего не говорит и не устанавливает подлинного бытия.

Отсюда мне кажется, что установить, "что" направляет мое сознание, невозможно, причинного истока не вскрыть, а частичное не суть всё. Само сознание как подлинность в природе также не существует. Сознание, таким образом, как и бытие, — простое имя. Имя и будет подлинностью жизни общежития, сплошные условия и восприятия.

Мир общежития подобен живописному холсту, оно имеет то, чего не имеет природа, — мировая подлинность вне имени, а восприятия физические вне сознания. Чтобы создать реальный мир, общежитие дало неизвестному имя и [тем] сделало неизвестное реальным. Наступила условная реализация и восприятие, поддержанное представлением, но не познаваемым известным.

Так, наука дала имя неизвестному "камфара", "никель", "платина" и нашла, возможно, ближайшие причины воздействий.

Будет ли имя реальной подлинностью? Мне кажется, что нет. "Что" наука держит в своей руке, ей никогда не будет известно, — как и всякому человеку, носящему имя, неизвестно, подлинно ли им называет себя, и <откуда известно>что он действительно Иван.

Отсюда и возникает человеческая жизнь строящихся на условиях имен, другой реальности общежитие не может иметь (в действительности существует другая реальность, скрытая по-за сознанием). Природа не имеет имен и не может иметь ни закона, ни суда, ни преступлений; и если бы человек стал той же подлинностью, не имел бы их тоже.

Люди, сложенные на кладбищах, равны и безвредны природе, не подлежат ни суду, ни наказанию, не имеют над собой власти. Если человек, у которого нет имени, изловлен законом, — закон бессилен, не видит в нем подлинности, ему нужно известное, неизвестное <ни> закону, ни суду не подлежит. Для этого суд или закон будет добиваться выяснения личности, отыскивая не его как подлинность, а <его> имя, и это имя как условность подлежит суду закона.

¹ Данная фраза в авторской рукописи имеет следующий вид: «Поэтому полагаю, что в религии очерчение Бога как абсолютного совершенства имеет двоякий смысл — абсолют как статичность Бога, которую возможно постигнуть, ибо существует абсолютная граничность, и второе — что если Бог абсолютное совершенство, то он познаваем, и потому церковью установлено, что Бог непознаваем, нельзя считать верным, Бог был бы познан в подлинности".

Обложка книги Кунстизмен (худ. Эль Лисицкий). Цюрих, 1925.

Портрет М. В. Матюшина (К.С. Малевич)

Казимир Северинович Малевич (ок. 1915 г.)