<Глава 1>

1 - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 - 13 - 14 - 15 - 16 - 17 - 18 - 19

Искусство должно избавиться от бутафорных перемещений действительности, натурализма суждений, уйти от неестественного искусственного приспособления своей нервной системы для передачи явления <так> называемых вещей действительности, воодушевляя, настраивая, приспособляя себя <к> натуре явлений, т.е. <стремясь> всю свою бутафорную систему воплотить в действительные факты жизни.

В современном театре, как и живописи, я вижу последнее только как неосознанное действие, которое в сути своей имеет одно стремление — быть действительностью, т.е. быть возбуждением, быть бытием, ибо то, что проходит через бутафорность, — не бытие, а бутафорность. Отсюда все, что предметно в Искусстве, — бутафорно, во что стремится артист и художник воплотить свое возбуждение, тогда когда в действительности предмет был возбуждением или предмет никогда не был предметом, как только возбуждаемой сплоченностью, не известной нашему представлению.

36. Дело Искусства для артиста, художника, живописца — выйти к своей Супрематии, не к Искусству передачи явлений, как только являть явления явлений. Искусство вообще, подобно живописи, должно выйти из Искусства в Искуоство Супрематизма, как живопись вышла из живописания в свою сущность или свою Супрематию. Тогда только наступает бытие его, бытие артиста или художника.

37. Дело Искусство было умение воплощать возбуждение в действительность, а воплощать себя оно могло только тогда, когда действительность будет приведена в бутафорию как обстоятельство действия, и потому его <Искусство> никогда не видим в действительности, ибо ему трудно, невозможно проникнуть в нее. И потому как бы природа ни захватывала своей художественностью, живой действительностью, все-таки человек больше будет захвачен той же природой, когда она будет представлена художником в обстоятельстве бутафорного, когда она уже не действительность, а бугафорностью станет Искусство как умение подражаний — это был один гений Искусства. Гений Нового Искусства воплощается в возбуждение, он как возбуждение, как бытие, как действительность вступает в свою Супрематию. Для него нет Искусства как умения, как борьбы, как преодоления необходимости; для него природа исчезает, не существует, как ничто отдельно не существует в его организме иначе, как только связанно, и ничего не остается в покое, когда возбуждение горит в нем. Он видит природу как космос возбуждения — видит ее в себе, сотрясается вместе и движется или не движется, он — явление целого ряда явлений, он действует, но не преодолевает. Исчезновение природы для него было только исчезновением всевозможных преодолений и необходимое той и побед над ней; он больше не преодолевает, не проникает.

В победе преодолена [природа], присущая технике и Искусству старого. Отсюда задача нового гения Искусства — всё то, что называем природой, превратить в беспредметность так же, как она была превращена в предмет, всю бутафорию сделать новой. Таким образом, вся природа станет театром не бутафорным, а действительным, художники и артисты через свое воздействие установят новые явления и порядок их отношений¹.

Движение Супрематизма направлено к этому — направлено к новой белой беспредметной природе белых возбуждений как высшей точки или покоя, или движения белого сознания, белой чистоты.

По моему предположению, поддерживаемым Супрематическим опытом, а также исследовательским наблюдением о движении цвета и материалов, или сил, предвижу белую природу — белая природа будет только ростом нашего предела возбуждения (черный и белый — точки кольца движения),в белом моменте будет отмечен ее рост или возраст.

Это не будет никакой победой человека над природой, как принято видеть в каждом действии человека действо побеждающее — "мы побеждаем природу". В чем и где эта победа? Все уже побеждено и занято, все заполнено, и все крепнет и изменяется в силу своего роста. Победить природу — равносильно сказать: "Побеждаю свое возрастание", "Я больше не буду расти", "Я победил свой рост". Победить природу — победить самого себя. И я полагаю, что человек не хочет победить природу, хочет только ее нового расцвета, т.е. хочет, чтобы она росла. Ведь в нем помещается Вселенная или он <в ней>; по крайней мере, он потрясает и заявляет об этом, о своей мощи, силе и победах. Знает ли он о себе, знает ли он самого себя, знает ли о том, что он есть, и может ли узнать свое существо? Где те признаки, по которым бы он узнал свое распыленное существо во Вселенной? А это существо <необходимо считать> обязательным для Вселенной, ее всех зарождений и угасаний, но этому существу не вменяется в обязательное быть двуногим, с головой, руками, носом, глазами и всепожирающим желудком.

Через трубы телескопа астроном ищет в планетах признаков человека, ищет его головы и ног, или же ищет того, что им сделано на Земле. Но в этом ли будут признаки и сущности человека? Не будет ли у человека, как и у Вселенной, один и тот же признак — распределение веса, и не будет ли всякое проявление человека на Земле признаком этого распределения. И потому дом, автомобиль, стул, аэроплан — не что иное, как признаки того, что на Земле <составляет> сущность человека, или сущность эта на Земле называется человеком².

Следовательно, сущность одна для всего весомого мироздания, но названия могут быть разны, разны и их системы распределений. Если астроному удалось найти, что пуд нашего веса на Луне весит пятнадцать фунтов, то очевидно, что сущность человеческая там существует и достигла <более> высшей культуры, нежели у нас, а так как ей необязательно иметь ноги, голову и живот, похожими на наш, то мы можем и не найти человека и, следовательно, <решить, что> и культуры <его> нет. Но, может быть, <там их> форма совершенно другая и так же изменяется, как и у нас изменяется всякая машина, когда вес распределяется в иной системе своего безвесия.

Если бы астроном соседней планеты заглянул в первобытный исток Земли нашего начинания, то не нашел бы того человека и той культуры, которые существуют сейчас, — но в действительности они существовали и тогда. Даже мы сами его <человека> не нашли бы, ибо искали <бы> каких-то подобий и наконец доискались, что обезьяна есть праотец его. Почему не слон или муравей?

И я бы сказал, что муравей больше имеет <в себе> сущности человека, нежели обезьяна, муравей — архитектор, вес дерева он сумел распределить в архитектурное сооружение.

Мне кажется, что нужно отыскать прежде всего сущность человека, в чем она выражается, — тогда возможно отыскать человека всюду. Допустим, что астроном соседней планеты усмотрел на нашей планете муравейники. Конечно, <он> принял бы их за сооружения культуры нашей Земли, а муравья посчитал бы за человека как высшую степень культуры, ибо в нем нашел бы подобие со всей высшей культурой, выражающейся в сооружениях. Если бы и наш астроном досмотрел бы признаки, похожие с нашими, решил бы то же <самое>. Следовательно, искать человека — искать сущности по признакам, а сущность, с моей точки зрения, — распределение веса, это и будет признак степени культур.

Итак, человек не есть определенный образ как признак культуры, по которому можно было бы определять культуру, — очертить и нарисовать его нельзя, в нем нет предела, ибо нет границ распыления. Сущность его везде, и везде <она> неодинакова в видах.

Как странно — одна-единая сущность оказывается неодинаковой! Да неодинакова она, когда взята из целого, но когда она в целом — одинакова. Единство ее заключается во вселенном безвесии, в нем и сущность одинакова, т.е. едина. Каждая планета — разрозненное единство в моем критическом суждении, но действительность ее едина и не разрозненна.

Всё в отдельности имеет разный вес, и разница будет культурой. Каждое семя вес свой распределяет разно, и в разности его преимущество над другим. Каждое семя распространяет себя в пространстве по разности или совершенству своей культуры. Иное дерево только и смогло устроить пути для семени рода своего или сущности, как только выпустить из ствола ветви и отодвинуть от центра своего на несколько аршин зерно или семя; так передвигается дерево. Продвижение семени одуванчика достигло большого совершенства — семя заключается в особого рода шар, состоящий из множества пушистых тычинок, и благодаря этому зонтику или шарику оно поднимается в пространство и уносится, подобно аэростату, на далекие пространства.

¹Данный абзац с обильной правкой подписан инициалами "КМ" (Казимир Малевич).
² Возле этих слов в рукописи на листе 8 авторской нумерации (вторая часть сочинения имеет свою собственную нумерацию) помещены крестообразный знак, в его правом нижнем отсеке написаны слово Вес и указание: стр. 13,14,15,16, от которых идет линия, очерчивающая низлежащие строки и переходящая на следующий лист 9.

1 - 2 - 3 - 4 - 5 - 6 - 7 - 8 - 9 - 10 - 11 - 12 - 13 - 14 - 15 - 16 - 17 - 18 - 19

Экипаж в движении.

Жизнь в большой гостинице.

Картина Казимира Севериновича Малевича Бес.